Рассказ Виктории Пантюховой (Всероссийский литературный конкурс «Класс!»)

Моя милая сестренка, пишу тебе по привычке, хотя и знаю, что письмо мое никогда не дойдет. Оставлю его на столе, в этом бумажном океане с чернильными пароходами. А может, брошу в камин. Письмо с заботливо выведенными, крючковатыми буквами – лучшая подкормка для пламенных языков. Но это уже как приеду, разумеется. А пока я не знаю, какой путь меня ждет. Может, я выйду на следующей станции, возьму билет на другой поезд – а там… что Бог даст.

Через три дня я приеду к нашей матушке. Почти сутки придется протрястись на автобусе, пропахшем соленым потом и навязчивым запахом картонной елочки на зеркале кочующего брюхатого пеликана. Когда ты в последний раз навещала нашу старушку? Понимаю, она спряталась так далеко от мира, что добираться до нее долго и не особо приятно. Но она скучает. И по тебе гораздо больше, чем по мне. Я приеду к ней, и она как всегда встретит меня с той заботой, на которое способно лишь материнское сердце. Таким оно устроено. Заставит сесть за стол, хищно отобрав вещи, и да начнется пир! Пусть я и мужчина, превышающий среднестатистические габариты, но не какой-то викинг, на обед, съедающий поросенка, а на ужин трех баранов. Закормит до смерти, а потом будет стоять, посмеиваясь и стреляя вечно озорными глазами, приговаривая: «Ишь, какой мамон отрастил!». В общем, еду к матери, а зачем – не знаю.
Может, соскучился. По её ласковым рукам в морщинках, по любящему взгляду, по голосу, не меняющемуся со времени моего совершеннолетия. А может просто устал. Устал каждый день просыпаться и осознавать, что этот день будет точно такой же, как предыдущий, — вечное колесо жизни обывателя.

Ты всегда смеялась над моей любовью к поездам и дороге. Огромный мужчина, лапа которого больше чьей-нибудь ступни, а в душе – не выросший мальчик, мечтательно наблюдающий за каждым проносящимся поездом. Но над тем, что я боюсь самолетов, ты смеялась просто до колик, даже заплакала однажды, заметив, как у меня лицо побледнело от вида поднимающегося ввысь самолета. Еще бы, наверное, это и правда выглядело забавно.
И вот опять поезд. Наверное, поезда всегда будут сопровождать меня, может, именно в вагоне одного из них я встречу девушку, такую же веселую, такую же фантазерку и мечтательницу. Поезд судьбы. Звучит поэтично, но приторно.

Я помню первый мой поезд. Я сел на него, не зная, что меня ждет и куда привезет меня эта машина. Держал за руку краснощекую, счастливую и озябшую мать, которая тогда была так молода, что сейчас воспоминания о ней прежней больно впиваются в сердце. Через пару десятков лет и этот мальчик состарится, начнет «расти к земле», начнет говорить хрипловатым голосом и просить уступить место в метро. Тогда я еще не знал, что зайдя в вагон, я прошел сквозь невидимую завесу, разделяющую два мира. Тот мир, где я обязан был ходить в школу примерно сто семьдесят дней в году, где обязан был рано вставать и рано ложиться, где за каждую провинность корили мама, учительница, бабушка, отец, классная руководительница… Весь этот мир стерся. И возник Он. Мир, где лежа на верхнем ярусе, слышишь, как хрустит развертываемая курица в фольге, хрустит так, будто это и не фольга вовсе, а это шуршат серебристые костюмы настоящих космонавтов. Где, выглянув в окно, не увидишь недвижимого голого деревца с парой крошечных воробьев на ветках, а леса, поля, холмики с зеленой стружкой травы и опавших листьев, мелькающие изредка домики и вечно кочующие облака-дирижабли, плывущие по бездонному океану с молочной пеной. Где мама, чтобы ты не вредничал, дает тебе что-нибудь вкусное, будь то изюм в шоколаде или сладкий-сладкий апельсин.

Я и сейчас чувствую, что, войдя в вагон, оказываюсь в совершенно непохожем мире, где кипит так похожая на привычную, но совершенно иная жизнь. Ты замечала, что жизнь эта будто бы повторяется, но каждый раз как новый путь она уникальна? Да, звучит парадоксально, но так и есть. Каждый раз, сидя на нижней полке и разглядывая своих соседей по вагону. Я видел одни и те же лица: мужчину или женщину с промаслившимися руками, старающихся раздобыть у кого-нибудь салфетку, тряпку, да что угодно, лишь бы не пачкать свои полотенца и не прикасаться к сумке, где у них припрятана целая упаковка салфеток «на всяких случай». Женщину, без конца болтающую по телефону, удостоверяющуюся, что её двадцатилетние дети позаботились о квартире и проследили, чтобы не произошло никаких инцидентов. Сохранили их уютное гнездышко от: а) пожаров; б) пожаров по причине забытого, но работающего утюга; в) пожаров по причине забытой, но пылающей плиты; и г) наводнений, взрывов, нападения термитов или диких слонов, сбежавших из ближайшего цирка. Проводницу, чаще всего недовольную и солидного возраста, но порой крайне доброжелательную, зрелую и миловидную женщину, предлагающую магнитики с тем необыкновенным талантом, каким обладают лишь проводницы в поездах. Юношу или девушку, читающую книгу или слушающую музыку, чаще всего на боковом месте, у столика или на полке. Классические представители молодежи, спокойные и с оттенком задумчивости в глазах, чаще всего берущие в дорогу фрукты или орехи и большой термос с ароматным кофе. Есть еще особый вид вечных пассажиров – игроки. Они незаметны по утрам и чаще всего до шести-семи часов вечера, но как только приближается ночь, они собираются группами, успев познакомиться с кем-нибудь или заметив какого-нибудь из знакомых, и начинают играть. «Пьяница, дурак, переводной»… Разные вариации обыкновенной карточной игры. Они могут проиграть до полуночи, а могут сдаться через пару часов под бесперебойное бурчание какой-нибудь леди, которая никак не может заснуть «из-за этих глупых перешептываний и детских игр». Ну и, конечно, дети. Редкая поездка удается без детей. Счастливый звонкий смех наполняет вагон, топот маленьких легких ножек сливается с шумом скользящего по рельсам змея. Дети носятся по вагону, изучая пассажиров, и возвращаются обратно к родителям, чтобы рассказать о том, что им удалось увидеть. Про меня они обычно говорят, что-нибудь, похожее на: «Мама, там дядя, вылитый Хагрид!» или «Мама, там дядечка размером со шкаф!». Будь прокляты мои габариты. Не быть незамеченным в толпе, да даже в прятки играть, было бы мне сейчас проблематично. А иногда они просто ревут. Это, определенно, случается чаще.

Так что я тут делаю? Куда опять подался? Знаешь, все-таки не в маме дело. Я не знаю, куда еду, да и не хочу знать. Ничего не хочу. Только слышать разговоры на соседней полке и рассматривать морщины на собственных руках. Давно я так не старел, думал, что совсем не старею. И что это? Руки усыпаны этой мерзостью, да еще и какими-то пятнами. Зачем же ты это делаешь, Егорушка? Кто тебя просил? А мне и нечего ответить этому Егорушке. Куда я еду, зачем?

В прошлом месяце я нашел котенка, совсем черного с такими большущими глазами. Он мне понравился, назвал его Акуниным. Для своих этот найденыш — просто Окунь. Ходит теперь так вальяжно и гордо, хозяин. Оставил его у девочки по соседству, студентки. Это я так, к слову. В последнее время я все говорю к слову и невзначай. Ничего особенного, ничего вопиющего или хотя бы жизненно важного. Одни мелочи, разорванные и раскиданные. Эти мелочи и есть моя жизнь, а может быть, и жизнь каждого. Не так я представлял себе свое будущее. Оставался бы лучше мальчуганом в коротких шортах и с наживкой в кармане. Боже, как я любил рыбалку. А теперь люблю спать. Много спать, на рыб я уже насмотрелся, а вот поспать мне никто никогда не дает. Спасибо школе, в которую я зачем-то пошел работать, детям, что, кажется, добрались бы до меня даже в могиле. Хотя, наверное, работу свою я все-таки люблю. А может, просто хочется в это верить. А может, и ничего не хочется.
Давно уже ничего не хочется. Жил, любил, радовался, а тут как по макушке ударили — и все сломалось, выключилось.

Почините сломанный аппарат, пожалуйста. Я вложил в него слишком много денег.

И никто фольгу не разворачивает. Видимо, и поезда стали теперь другими. И все-таки я еду к маме, пусть примет меня, обнимет и пошлет работать. Стану деревенским учителем, хотя бы дети будут благодарные. И все же почему даже эта мысль не трогает? Деревяшкой ты стал, Егор, ножкой от стула. Бессмысленное существование. Забавно, я об этом подростком думал, а теперь, видимо, и переключиться на такой режим решил. Нельзя, нельзя… А не получается иначе. И никто даже в карты не играет. Совсем поезда другие стали. Совсем.

Как же я соскучился по тебе, сестренка. И по коту своему соскучился, и по маме. А больше всего – по себе, тогдашнему. Хагриду, сидящему на детских мультфильмах. Да мультфильмов хороших больше не выпускают. Бывает же такое, живешь-живешь, и будто бы ключ вытащили, вырвали с корнем — и аппарат работать перестал. Сердце будто не бьется, не то, что в груди, его-то только ножичком или пулькой сломаешь. А другое, неосязаемое сердце. Не бьется, не фурычит. А как без него, без крохотного? Я бы в Абхазию поехал, но денег нет. Максимум вот до Новосибирска и обратно, а говорят, что путешествия помогают. Пейзажи экзотические лечат. Может, и лечат, а мне остается только любоваться на станцию с кучей пористых людей. Странно, за окном ничего не меняется. Уже, наверное, сдурел. Явно же меняется, а я не вижу. Эх, мне бы только ключик повернуть тот, а дальше поедет, покатится, я же знаю. Да только не получается повернуть, руки не дотягиваются.

Пожалуйста, уважаемая леди с боковой полки, позвоните внуку. Вы же газ на кухне закрыть забыли, разве не помните? Сгорит кухня, сгорит квартира. Сломается жизнь.

— Извините, пожалуйста, за неудобства. Не желаете чая или пирожков с яйцом?

Проводница. Такая молодая, совсем юная. И улыбается так свежо, мягко. Никогда таких не видел.

— Пирожок.

Проводница. Такая настоящая, пахнет румяным тестом. Как из детства, отголосок меня вчерашнего. И пирожок, совсем горячий.

— Спасибо.

— Ваша сдача.

— Спасибо.

Повернулся.

Я вышел из поезда. А человечки оказались не такими уж и пористыми, почти гладкими. Оказалось, что поезд не сдвинулся с места, видно, что-то сломалось. Иногда даже ехать никуда не надо, чтобы вдруг оказаться на месте. Вкусный все-таки пирожок, хотя и с наценкой. Аппарат заработал и без чуда, спасибо вам, проводница с ангельской силой. Письмо я не отправлю, прости, дорогая сестренка. Позвоню тебе вечером, расскажу, как прошел мой день. Я все-таки люблю свою работу, а завтра пойду на мультфильм. Жаль, что кота с собой взять не позволят.